По поводу Барретта

(Ги Бель)

опубликовано на neo-lit.com

Не хочется ни о чём говорить. Ни рассказывать о себе, ни придумывать сюжеты; ни рассуждать, ни вступать в полемики. Обращать на себя чьё-то внимание. Пересказывать и переходить границы, очерченные в соответствии с правилами языка, дискурса и приличий. Нет необходимости.

Тьма прошлого века – и яркая вспышка. Молния, как мост между двумя берегами воздушного океана. Рок-звезда, упёршаяся лучами в землю; отшельник, постригший волосы, чтобы реже задевать облака. Сид/Роджер Барретт.

Человек не только достигший успеха в избранном виде искусства, но и действительно сделавший весомый в клад в культуру ХХ века (не столько первый альбом Пинк Флойд, сколько сольники, чтобы не говорили неции) заходит в тупик, который, как кажется, привлекает к нему внимание в большей степени, нежели собственно его творчество. Самое простое, на первый взгляд, объяснение этого тупика – перебор с наркотиками. Или – сознательное саморазрушение с помощью (не столько наркотиков, сколько) галлюциногенных ядов. Но что значит – тупик? – а вот что:

«Непреодолимая потребность в уникальности заставляла его каждый раз по-новому исполнять уже казалось бы окончательно оформившийся материал, зачастую вопреки любой, даже элементарной логике. Сид боялся, что его сочтут теряющим оригинальность, перепевающим самого себе. Наилучшей иллюстрацией этого состояния является композиция "HaveYou Got It Yet?", которая на каждой последующей репетиции приобретала совершенно другую мелодию и последовательность аккордов, чем на предыдущей». (Петр "Аполлинарий" Кулеш. Введение в Барреттологию)

А теперь позаимствуем у Оккама бритву и готовимся к двум прыжкам (тут изрядная пропасть и преодолевать её маленькими шажками нет настроения).

Необходимости в «наркотиках» для объяснения интересующего нас эпизода в биографии Барретта – нет. Этот крах можно (а значит и стоит) рассматривать как событие в творческой жизни талантливого человека, а не как расплату за нездоровый образ жизни.

Автор создаёт тексты (организует сообщения) и каждый текст не закончен до тех пор, пока не прервалась его непосредственная связь с автором, пока автор не выпустил создаваемую вещь из рук. Представляется, что творческая работа над текстом возможна, только если этот текст воспринимается автором как продолжение собственной персоны, и работа должна прекратиться, когда текст становится частью объективной реальности, отдаляясь от автора на слишком большое расстояние, попадая в чужие руки. Если текст никак не принимает законченный вид, значит, автор никак не может с ним расстаться.

(прыжок)

Творчество (занятия искусством) как самовыражение – заводит в тупик. Самовыражение: создавать тексты, которые хотел бы прочитать, но – не у кого, и поэтому приходится такие тексты сначала создать – самому. Самовыражение: фиксация собственного, особого взгляда на мiр, взгляда с определённой точки, на которой невозможно стоять иначе как в полном одиночестве, просто оттого, что нет места для кого-то ещё. Самовыражение: создание собственной реальности на материале всего, что сумел усвоить из окружающей действительности.

Самораскрытие ограниченного человека (любой человек ограничен) никак не может стать окончательным. Тут либо начало пути совпадает с целью, либо они бесконечно удалены друг от друга; что, скорее всего, одно и то же. Барретт должен написать песню, это вдруг означает, что он должен создать самого себя. Рождение человека из слов и музыки. Вот вполне достаточное основание для трагического финала творческой биографии.

(прыжок)

Крах Барретта это один из эпизодов краха индивидуалистического гуманизма. Гуманизм сделался пошлым уже в эпоху Просвещения, то есть к моменту своего триумфа. Гуманизм устарел как мiровоззрение, как нечто, относящееся к сфере интеллекта, уже к началу ХХ века, когда просвещенческому проекту были предложены вполне убедительные альтернативы. В то же время, как раз в ХХ веке просвещенческий проект начал полномасштабно реализовываться в политической сфере. Понятное дело: коллективные практики и даже интеллектуальная мода не поспевает за мыслью одиночек, прогулочным шагом идущих впереди паровоза истории.

Художник, не знающий ничего кроме самого себя, и при этом владеющий своим искусством лучше, чем самим собой, вдруг упирается в то, что творческий процесс, если понимать его гуманистически, оказывается бесконечной импровизацией, стремящейся к невоспроизводимости. Когда текст – результат такого творчества – становится невоспроизводимым даже для того, кому он адресован, творчество становится неотличимым от молчания. И тут становится ясно, что для творчества необходимо, кроме автора, ещё и Другое. Чтобы выразить хоть что-то, автор вынужден выразить хоть что-то Другое. Но не факт, что Другому нужен конкретно этот автор для выражения.

Гуманизм отождествляется с человеколюбием только из пропагандистских соображений. Как уже было отмечено великими, Солнце не любит Землю, а притягивает её согласно определённым законам физики, и уж само собой эти законы, и физические теории, лежащие в их основе, тоже Землю не любят. Из таковых соображений стоит различать и: гуманизм как философскую теорию, лежащую в основе ряда идеологий, и гуманность, человеколюбие. Большая часть идеологий, господствовавших в ХХ веке – гуманистические: включая коммунизм и национал-социализм. Разумеется, человеколюбие возможно и на основе гуманизма. Но изрядная часть гуманистических идеологий рассматривает человека как добрый по природе кусок мяса. А в чём может выражаться любовь к куску мяса? Что значит – любить мясо? – вот-вот.

Расставшись с гуманистическим, тёмным, веком, приучаешься любить человека, исходя из его отвратительности. Любить за способность прыгать выше головы, и за многое другое. Приучаешься игнорировать всё, кроме конкретного человека; это новейший нигилизм, и его появление неслучайно. Как и новейший расцвет скептицизма. Мы помним, кто выводил уже Европу из тёмных веков, и у кого есть ещё желание поиграть в «наших» скептиков и «их» обскурантов?

Вы всё о любви, да о смерти? Вы всё о войне, да о героях? Ничего этого нет, потому что всё это может не быть. А есть – человек, раз уж мы привыкли считать себя людьми. И каждое мгновение человеческой жизни – как капля воска, которая стекает по свече – пока прозрачна, и застывает на ней – потемнев цветом. О чём ещё промолчать?

Человек изменчив и неодинок.