Плечом к стене, шипящая, моя утроба, ложила день ко дню и ласково увещевала. А я бежал, к палящим солнцам, чтоб рассказать, быстрее, чем, они меня достанут, что речь моя – проступок маловажный – что, сам себе чирикал, и однажды, приснился сон: я был, как дважды два по сотке, размеренный, и плыл на лодке, от катакомб до ближнего причала. В пути моем, в замерзших огоньках, среди картин Почтичтонедоадарая, искал, как и положено «неважно что» в «неважно где», в неважный сумрак, взоры окуная. Цепной трехглавою душой, веслом, что раньше было чье-то жизненное кредо, прощупал свет, от мелочи одной, что «вещь в себе», моя, таила. Уже в конце, на тверди неземной, в боксерском шлеме, в панцире – не диво, что стало плохо, мне, водой, вернее тенью от воды, меня, сокровища манили: расческа, гребешок, раскисший конский хвост, и, отпечаток губ, на мутной глади – гудела тишь: харонхарон… Под мотыльковыми кострами, лежало несколько меня. И в напускной кровавой требухе, навыпуск, не глядя мимо тени, но, распространяя лики. «Мы» так и знал, «он» помнил это с детства, храня в ступне, с мозолем по соседству, подобие своей души, ушедшей навсегда, в чужие пятки… |
проголосовавшие
комментарии к тексту: