Литература

Несмотря на то, что теперь все городские комиссии, комитеты и коллегии подчинялись Маевскому, он ничего не мог поделать с Мастером. Любая попытка приблизиться к многосерийному убийце завершалась тем, что Мастер включал невидимую броню и растворялся в воздухе. Вырисовывался только один вариант поимки: чтобы Мастер сам отдал себя в руки правосудия, то есть капитулировал, но Пётр Петрович был реалистом и на столь сказочный сценарий не рассчитывал. В одной первобытной поэме, посвященной пионерам некронавтики, Маевский встретил весьма выразительный сравнительный оборот – «свободный, как ветер». Очень подходит к Мастеру. Как ловить воздух, движущийся на большой скорости? Ветряную мельницу прикажете строить?

Оставалось лишь выжидать и наблюдать, и однажды Маевский и Лапин дождались скачкообразного развития событий. В середине июля Мастер совершил террористический акт на восьмой станции кольцевой линии, устроив газовую атаку. Мастер продолжал двигаться против часовой стрелки: прежде он убивал пассажиров на девятой, десятой, одиннадцатой и двенадцатой станциях. На восьмой станции Мастер поступил следующим образом. Он зашел в вагон и подложил под сиденье дистанционное устройство с нервно-паралитическим газом. Машину смерти Мастер активировал, когда поезд уже уехал в тоннель. На седьмой станции двери вагона открылись, и судейские механизмы приступили к подсчёту трупов. Насчитали десять покойников. Из них половина – отказники. Таким образом, в результате теракта окончательно погибли пять пассажиров, а общий счёт Мастера составил девять простовчан (напомним, суицид Лапина был переквалифицирован в убийство, стажёра признали четвертой жертвой).

В служебном кабинете Маевского было накурено втройне, поскольку в просмотре станционных файлов принимал участие и верховный судья Горшков. Он всё ещё дулся на Маевского за свидетельский осмотр, проведённый с нарушением товарищеской этики, но обида его сходила на нет, ведь было очевидно, что Маевский не преследовал личных целей, единственное, к чему стремился Пётр Петрович – обезвредить Мастера, а когда есть важная общественная цель, то все средства приемлемы.

Горшков курил одну за одной, нервничал. Уже девять безнаказанных убийств. Девять! По городу вот-вот поползут разговорчики о бесполезности судейской коллегии, и ничем хорошим это не закончится. Эх, как бы должности не лишиться.

Стажёр Лапин отрешённо смотрел в окно, покрытое морозным узором. Александр после самоубийства изменился: стал спокойным, молчаливым и как бы ко всему безучастным. В нём вызревали неопределённо-мутные и странные мысли. Он начал подбирать рифмы к некоторым словам. Например, он неделю искал рифму к слову «нож», но так и не нашёл («невтерпёж» восторга не вызвал, а «дрожь» показалась слишком простой).

И только чрезвычайный и полномочный судья на особом положении был предельно сосредоточен: Маевский снова и снова пересматривал файлы с газовой атакой. Особенно судью интересовал ответ на вопрос: почему Мастер выбрал именно этот вагон? Почему не другой? Наконец Маевский нашел ответ.

– Многоуважаемые, – обратился он к Лапину и Горшкову, – вы не поверите, но Мастер мне нравится.

– В каком плане? – спросил верховный судья и неуклюже пошутил: – Надеюсь, не в интимном?

– Очень смешно, – ответил Маевский. – А ты, Саня, оторвись от окна и удели пару минут службе.

– Да уже сто раз смотрели эти файлы, – хмуро ответил Лапин.

– Неправильно смотрели. Теперь попытаемся глазами.

Верховный судья и стажёр повернулись к застенкам. Маевский включил запись происходившего на восьмой станции. На платформе чернеет комбинезон Мастера. Многосерийный убийца заглядывает в вагоны, пассажиров мало, утренний час пик уже закончился. И вот Мастер выбирает вагон, заходит в него.

Маевский поставил застенки на паузу и сказал:

– Найдите причину моей симпатии к Мастеру.

Горшков и Лапин некоторое время недоумённо рассматривают силуэт убийцы.

– Петя, не томи, – говорит верховный судья.

Маевский задымил очередной папиросой, не сумев отказать себе в удовольствии помедлить с ответом:

– Он выбрал вагон, где не было детей. А в других вагонах дети были. Мастер не убивает малолетних.

Лапин не изменил отстранённого выражения лица, Горшков тоже почти никак не отреагировал, лишь вяло пожал плечами и сказал:

– А нам-то что с этого? Мы сможем это использовать?

Маевский с досадой посмотрел на товарищей. Он ожидал, что его находка вызовет куда больше эмоций.

– Как использовать? Пока не знаю, – ответил Маевский. – Надо подумать.

Внезапно начал говорить стажёр Лапин, он словно вышел из хмурой спячки. Интонация уверенная, наполненная энтузиазмом:

– На двенадцатой станции Мастер толкнул пассажира в спину. На одиннадцатой станции использовал нож. На десятой стрелял из пистолета. На девятой он зарезал меня моими же руками. На восьмой станции Мастер применил газ. Что произойдёт на седьмой? Уверен, Мастер взорвёт бомбу. Самый простой и самый очевидный вариант для того, чтобы продолжить череду разнообразия и чтобы всё шло по нарастающей. После первого убийства мы предположили, что он не будет повторяться, и мы угадали: он ещё ни разу не повторился. Поэтому его следующий ход – бомба.

Горшков с уважением посмотрел на племянника – голова! – и спросил у Маевского:

– А ты как думаешь?

– Взрыв? Что ж, возможно. И даже вполне вероятно. Однако вряд ли он активирует бомбу в толпе пассажиров: могут пострадать дети. Взрывать вагон в перегоне между станциями он тоже не станет, ведь это будет повтором сегодняшнего сценария.

– Кстати, есть вопрос и к перегонам, – сказал Лапин. – С чего мы решили, что убийства произошли на восьмой кольцевой? Трупы-то приехали на седьмую. Получается, что пассажиры-отказники погибли между восьмой и седьмой.

– Не усложняй, Саша. Всё-таки машинку с газом Мастер подбросил на восьмой, сказал Горшков и добавил: – Жаль признавать, но эту игру мы безнадёжно проигрываем. Будем мы знать его следующий шаг, или не будем – разницы никакой. Он всё равно сделает то, что захочет сделать.

– И что скажем простовчанам? Простите, но судьи умывают руки? – недоумевал Маевский.

– Может, временно метро закроем? – предложил Лапин. – Хоть какая-то мера. И нас не обвинят в бездействии.

– Метро нельзя закрывать, – возражал Горшков, – это же основа инфраструктуры.

– Значит, мы должны выяснить, какую цель преследует Мастер, – сказал Маевский. – Моя прежняя версия остаётся в силе: он что-то ищет в прошлом Простова. Моё предложение: нужно внимательно изучить семнадцатый файл.

– И снова тебя тянет к секретным сведениям, – Горшков ухмыльнулся. – А без этого никак?

– Есть план получше? – спросил Маевский.

Горшков не ответил, впал в понурую задумчивость.

Лапин тоже молчал. Печальный взгляд стажёра был устремлен в окно: за обледенелым стеклом мелькали всполохи летней метели.

Маевский спросил:

– Григорий Семёныч, а какие у меня полномочия как у чрезвычайного судьи на особом положении?

– Широчайшие, – отозвался Горшков, в голосе верховного судьи прозвенели тревожные нотки: – А что?

– Тогда я требую созыва высшего городского совета, – сказал Маевский.

Горшков закатил глаза и воскликнул:

– Петя, не дури!

– Я настаиваю.

– Зачем тебе высший совет?

– Потребую доступ к файлам предков. Мне нужен этот чёртов семнадцатый файл.

– И только?

– Да.

Верховный судья пристально посмотрел на чрезвычайного судью. Маевский ответил простым и непреклонным взглядом. Горшков понял: спорить бесполезно.

– Ладно, я соберу совет. Только пообещай, что не станешь никого исподтишка освидетельствовать.

– Обещаю.

– Поклянись нашей дружбой! – настаивал Горшков.

– Клянусь.

– Ты будешь вести себя корректно и уважительно!

– Буду.

Горшков с опаской посмотрел на Маевского и покачал головой.

– Петя, если подставишь меня, или чего выкинешь – считай тогда, что я тебя знать не знаю.

– Да понял я, понял. Вызывай старцев.

Верховный судья постарался придать лицу величественное, начальственное выражение – не получилось. Жалкая гримаса, которую Горшков на себя нацепил, напоминала, скорее, лицо приговорённого к позорной казни. Смирившись с тем, что не получиться корчить хорошую мину при плохой игре, верховный судья потушил папиросу и по экстренному каналу призвал высший совет.

В застенках почти одновременно, с небольшими интервалами, появились одиннадцать голов – все седые, морщинистые и словно бы поношенные. Присутствовали председатели комиссий, главы комитетов, руководители экстренных служб и прочие простовские градоначальники – в общем, самые значительные лица. В первобытные времена таких бы назвали лучшими людьми города.

Призванные лица молча уставились на Григория Горшкова. Тот, немного смутившись под давлением пристальных взглядов, показал на Петра Маевского и объявил:

– Многоуважаемые члены высшего городского совета! У Петра Петровича Маевского, чрезвычайного и полномочного судьи на особом положении, в ходе расследования многосерийных убийств возникла оперативная потребность обратиться к высшему городскому совету. Предлагаю разрешить чрезвычайному судье произвести данное обращение. Выношу эту инициативу на голосование Совета. Лично я – «за», ибо дело крайне срочное и важное.

Хмурые головы переглянулись, кивнули. Самая хмурая голова сказала:

– Решение принято единогласно, многоуважаемый верховный судья Григорий Горшков. Совет даёт незамедлительное разрешение чрезвычайному судье Маевскому обратиться к совету. Пётр Петрович, обращайтесь.

– Благодарю, многоуважаемые священные старцы. У меня, действительно, есть один архисрочный и архиважный вопросец, – небрежно и даже с каким-то вызовом сказал Маевский.

Верховный судья Горшков ойкнул; его ошеломили и «священные старцы», и «вопросец»; он зажмурился да и рухнул в кресло, широкая ладонь прикрыла вспыхнувшее лицо, но на покрасневшие уши площадей ладони на хватило. Уши Горшкова покраснели в тон с его судейским комбинезоном. Началось именно то, чего Горшков и опасался: судья Маевский вовсю злоупотребляет особым положением.

Стажёр Лапин был не то чтобы шокирован дерзостью Маевского (постоянные выходки судьи уже не были новостью), но в состояние, близкое к ступору, стажёр всё же впал, его розовощёкое лицо побледнело.

Самая хмурая голова посмотрела на Маевского с теплейшей улыбкой.

– Многоуважаемый судья Пётр Маевский. Вы всегда нам нравились, поскольку ваши достоинства очевидны: интеллект выше среднего, способность мыслить парадоксально, также у вас есть воля, целеустремленность, готовность пойти на всё ради поимки нарушителя. Поэтому вы вполне заслуженно пользуетесь вашим нынешним особым положением. Но у вас имеются и весьма неприглядные черты. Ваши достоинства растут из ваших недостатков, первейший из которых – оголтелое неуважение к начальству. Плюс ваша очаровательная непредсказуемость. Пётр Петрович, вы хотя бы иногда, хотя бы через силу, но всё же делайте вид, что субординация для вас не совсем уж пустой звук. Впрочем, читать нотации взрослому простовчанину, пережившему шестнадцать или семнадцать смертей, бессмысленно. Так какой же у вас… вопросец?

– Мне нужен доступ к семнадцатому файлу.

Головы в застенках возмущенно зашумели и загалдели. Тёплая улыбка самой хмурой головы резко похолодела.

– Тишина! – приказала самая хмурая голова.

Остальные головы заткнулись.

– Как вы, судья Маевский, добыли информацию об этом файле?

Верховный судья Горшков вжал голову в плечи, его лицо потяжелело от нехороших предчувствий. Прежде он, конечно же, верил в надёжность дружбы с Маевским, но сейчас он в ней засомневался. Эх, как бы товарищ по кадетской школе сейчас его не заложил.

– Сведения о файле с историей пращуров я получил в ходе самоосвидетельствования, когда анализировал свои психотравмы, полученные во время боевого контакта с Мастером на девятой станции, – легко и полётно врал Маевский, – я полагаю, что каким-то случайным образом моим свидетелям всё же удалось зацепить сознание Мастера, которое, к сожалению, в обычном режиме является для нас недоступным. В мыслях многосерийного убийцы поиски файлов с прошлым Простова занимают весьма значительное место, он постоянно размышляет о наших предках и пращурах, поэтому я глубоко убеждён в том, что мне как судье, отвечающему за привлечение упомянутого нарушителя к ответственности, необходимо самым доскональным образом изучить файл предков, чтобы получить адекватное представление о мотивации и побуждениях Мастера.

Некоторое время головы пристально смотрели на Маевского. Все понимали, что он лукавит, но также понимали и бессмысленность любых попыток уличить многоопытного судью во лжи.

– Доступ к файлу предков имеют только члены высшего совета. А вы, Пётр Петрович, всего лишь чрезвычайный судья на особом положении, – сказала самая хмурая голова. – К сожалению, вы не можете получить доступ к городской тайне высшей категории.

– В таком случае я ставлю ультиматум. Либо меня знакомят с историей пращуров, либо я увольняюсь из судебной коллегии.

Самая хмурая голова рассмеялась скрипучим смешком:

– Увольнение? Не смешите. Вас и вашего стажёра просто-напросто пустят в окончательный расход.

– Да мне без разницы, – Маевский посмотрел на Лапина и незаметно подмигнул, – и ему тоже. Расстреливайте.

От давешней отстранённости во взгляде Лапина не осталось и следа. Только что его жизнь сделали ставкой в непонятной и запутанной игре, это было и тревожно, и азартно. Перспектива расстрела не пугала стажёра, он боялся одного – подвести Маевского, поэтому Лапин воодушевлённо и гордо молчал.

Верховный судья Горшков убрал руки с лица и глазами, полными отчаянной обречённости, уставился на Маевского. Он походил на первобытного телёнка, которого ведут под нож.

Горшков повернулся к застенкам и прохрипел:

– Многоуважаемые члены совета! Членство в высшем совете пожизненное, и число членов не может быть больше двенадцати. Предлагаю решение. Мы повышаем многоуважаемого судью Петра Маевского до уровня верховного судьи, и он становится членом совета – вместо меня.

Самая хмурая голова проницательно посмотрела на Горшкова.

– Ваше решение окончательное?

– Да. Если допуск к файлам предков имеют только члены совета, то другого способа передать эти файлы судебному следствию я не вижу.

– Но тогда вам придется совершить самоубийство, многоуважаемый Григорий Семёнович. Членство в совете пожизненное, без права на отставку.

– Я… я готов пойти на этот шаг.

– У вашего внезапного благородства только одна цель – сохранить жизнь племяннику, – сказала самая хмурая голова. – Поэтому вашу инициативу мы даже не будем ставить на голосование.

Одна голова, чуть менее хмурая, чем все остальные, печально улыбнулась:

– У меня есть решение. Уже много месяцев я размышляю о тщете всего сущего, о бессмысленности и пустоте жизни. Меня тошнит от себя, от вас и от нашего славного города. Особенно достал климат. Психокоррекции не помогают, я пытался победить хандру много раз, не сдавался, поэтому прошу не считать вашего покорного слугу малодушным дезертиром… Место в совете освобожу я. Надеюсь, моё место займет Маевский. Пожалуй, это единственный судья, к которому я испытываю что-то вроде уважения. Хотя, конечно, тот ещё сукин сын.

В рот чуть менее хмурой головы вошло дуло служебного пистолета: раздаётся выстрел, и одна одиннадцатая часть застеночного пространства окрасилась багровым.

Стажёр вздрогнул. Недавнее собственное самоубийство укрепило Лапина в привычке не бояться смерти, но он по-прежнему относился к ней с пиететом. Пронзительная легкость только что состоявшегося суицида шокировала Лапина: неужели это можно делать так просто?!

– Объявляется минута молчания, – торжественно объявила самая хмурая голова.

По обе стороны застенков все закурили, воспользовавшись паузой.

– Многоуважаемые члены высшего совета! – сказала самая хмурая голова. – Выношу на голосование вопрос о присвоении судье Петру Маевскому верховного судейского звания, а также вопрос о приёме Петра Маевского в высший городской Совет… Прошу голосовать. Напоминаю, решение о приёме нового члена принимается единогласно.

– Прошу прощения. У меня самоотвод, – сказал судья Маевский.

Наверное, нет более точного сравнения, чем вот такого, довольно часто встречающегося в первобытной литературе: слова Маевского произвели эффект разорвавшейся бомбы. Да-да, именно такой эффект, практически немая сцена.

По обе стороны застенков все ахнули.

Самая хмурая голова снова улыбнулась тёплой улыбкой.

– Пётр Петрович, у вашей дерзости есть пределы? Вам только что оказали наивысшую честь, сделав предложение…

– Вообще-то никакого предложения мне не делали, а просто поставили перед фактом.

– Этот факт дорогого стоил, – сказала самая хмурая голова и показала на окровавленную часть застенков. – Простов только что потерял заслуженного градоначальника первого ранга, уважаемого дуэльного ветерана. Неужели вы не в состоянии оценить столь благородный акт самопожертвования?

– Во-первых, о самопожертвовании я не просил. Каждый из нас рано или поздно пустит пулю в висок от тоски, поэтому не вижу здесь никакого героизма. Во-вторых, если я войду в состав высшего совета, то совет понесет серьёзные репутационные издержи, поскольку методы своей работы и стиль поведения я менять не собираюсь. Каким я был непредсказуемым, таким и останусь.

– Но вы не получите допуска к файлам пращуров, если не станете членом высшего совета.

– Моя единственная цель – обезвредить Мастера. Чего я точно не собираюсь делать, так это просиживать комбинезон на бесконечных совещаниях.

– И как же нам поступить? – спросила самая хмурая голова. – Вы только и делаете, что капризничаете и критикуете, ничего не предлагая взамен. К тому же сегодня из-за вас высший совет понёс невосполнимую потерю. Вам должно быть стыдно.

– У меня есть предложение, которое наверняка устроит всех. В состав высшего совета предлагаю включить многоуважаемого полковника Сергея Муравьёва, начальника отдела дешифровки. Пусть он, а не я, займёт место ушедшего ветерана. Что касается моего запроса на допуск к семнадцатому файлу, то прошу удовлетворить его в порядке чрезвычайного исключения. К тому же судебному следствию вполне хватит разового допуска. Более того, мы (здесь Маевский посмотрел на Лапина) согласны ознакомиться с файлами предков в присутствии членов высшего совета. Маловероятно, что при таких условиях городская тайна высшей категории подвергнется риску разглашения.

Головы членов совета переглянулись, согласно покивали. Самая хмурая голова обратилась к верховному судье Горшкову:

– Многоуважаемый верховный судья, как вы охарактеризуете полковника Сергея Муравьёва?

Горшков закурил, подумал. Поморщился.

– Карьерист, интриган, взяточник. Хам. К подчиненным относится по-скотски. Алкоголик и педераст. Рядовых горожан презирает. Но дело своё знает превосходство, здесь надо отдать ему должное. Поставленные задачи решает эффективно, в кратчайшие сроки. Предсказуем, лоялен. Крайне честолюбив.

– Иными словами, полковник Муравьёв подходит нам идеально, – сказала самая хмурая голова.

– Да, подходит идеально, – сказал Горшков.

– Что ж, – сказала самая хмурая голова. – Выношу на голосование вопрос о присвоении многоуважаемому полковнику Сергею Муравьёву генеральского звания, а также вопрос о его зачислении в высший городской совет. Прошу голосовать. Напоминаю, решение о приёме нового члена принимается единогласно.

Все члены совета в застенках моментально задрали ладошки вверх. Верховный судья Горшков, чуть поколебавшись, тоже поднял руку.

– Решение принято, – подытожила самая хмурая голова и ласково посмотрела на Маевского: – Генерал Муравьёв вскоре ознакомит вас с секретными файлами. Берегите голову!

Застенки погасли.

Верховный судья Горшков подошел к чрезвычайному судье Маевскому, сжал кулак и размахнулся. Маевский понимающе улыбнулся и подставил под удар щёку.

Рука Лапина перехватила дядин кулак.

– Петя, ты – урод! – голос Горшкова дрожал от ярости. – Когда-нибудь доиграешься!